Книга «Война миров» и другие романы - Герберт Уэллс

понял объяснение Фи-у, они не способны ухаживать за молодыми особями, которых они рождают на свет: у них появляется иногда стремление к детоубийству. Поэтому при первой возможности нежные, мягкие и бледно окрашенные создания передаются на попечение холостых самок, женщин-работниц, которые иногда обладают мозгом почти такого же размера, как и у самцов».

К несчастью, здесь сообщение Кейвора прерывается. Отрывистое, вызывающее мучительное чувство неудовлетворенного любопытства изложение этой главы тем не менее дает нам представление об этом странном и изумительном мире – мире, с которым, быть может, скоро мы должны будем считаться. Перемежающееся появление посланий с неба, шуршание иглы приемного аппарата среди молчания горных склонов – это только первое предостережение человечеству. На этом спутнике Земли мы находим новые элементы, новые приемы, новые традиции, ошеломляющую лавину новых идей, странную расу, с которой мы неизбежно должны будем бороться за господство, и золото, столь же обычное на Луне, как у нас, на Земле, железо или дерево.

Глава XXV

Великий Лунарий

Предпоследнее сообщение описывает, иногда с большими подробностями, встречу Кейвора с Великим Лунарием, правителем или властителем Луны. Кейвор передал, по-видимому, большую часть сообщения без перерыва, но конец почему-то оборван. Второе же сообщение отправлено было после недельного промежутка.

Первое послание начинается так:

«Наконец я могу передать…»

Затем следует неразборчивое место, а потом дальнейший рассказ, начинающийся с середины фразы.

Недостающее слово следующего предложения, по всей вероятности, «толпа». Дальнейшее же совершенно ясно:

«…становилась все гуще и гуще, по мере того как мы продвигались ближе к дворцу Великого Лунария, если можно назвать дворцом ряд пещер. На меня отовсюду смотрели селениты; мелькали блестящие рябые маски, глаза над уродливо развитым органом обоняния, глаза под огромными лобными плоскостями; толпа низкорослых, маленьких существ вертелась вокруг меня, визжала над плечами и подмышками передних насекомых, ко мне вытягивались шлемоподобные лица на извилистых, длинносуставных затылках. Меня окружала охрана из тупоумных, корзинкоголовых стражей, которые присоединились к нам после того, как мы вышли из лодки, в которой проплыли вдоль каналов Центрального моря. К нам присоединился также быстроглазый художник с маленьким мозгом, и среди множества нарядных провожатых, причисленных к нашему штату, по дороге тянулась густая фаланга сухопарых носильщиков. Потом меня понесли на носилках, сделанных из какого-то тягучего металла, черной сетчатой ткани со стержнями из бледного металла. По мере того как я подвигался вперед, окружавшая толпа увеличивалась, и скоро образовалась огромная процессия.

Во главе ее наподобие герольдов выступали четыре глашатая с трубообразными лицами, за ними следовали коренастые, решительные стражники, по бокам – блестящее собрание ученых голов, своего рода живая энциклопедия, которые, как объяснил Фи-у, должны были предстать перед Великим Лунарием для переговоров со мной. (Нет такого предмета в лунной науке, нет такой точки зрения или метода мышления, которых не носили бы в своей голове эти удивительные существа!) Затем следовали воины и носильщики, а за ними – дрожащий мозг Фи-у, тоже на носилках. Затем следовал Тзи-пафф на менее парадных носилках, и наконец, я – на носилках более изящных, чем другие, окруженный своими камердинерами. Вблизи шли трубачи, оглашавшие воздух резкими выкриками, а затем разные большие мозги, специальные корреспонденты, как их можно было бы назвать, или же историографы, на которых возложена была задача наблюдать и запоминать каждую подробность этого знаменательного интервью. Целый отряд слуг, несших и волочивших знамена, пахучие грибовидные растения и разные символические изображения, терялся сзади во мраке. По пути с обеих сторон стояли шеренгами полицейские и офицеры в латах, блиставших как сталь, а за ними колыхавшееся море голов.

Признаюсь, я до сих пор не могу привыкнуть к наружности селенитов и чувствовал себя как бы в муравейнике возбужденных насекомых. На миг я испытал что-то вроде ужаса. Это чувство уже овладело мною однажды в лунных пещерах, когда я в решительную минуту увидел себя невооруженным посреди толпы нападавших селенитов, но никогда чувство это не было во мне так сильно. Это, конечно, неразумное ощущение, и я надеюсь постепенно подавить его. Но когда я двигался вперед в муравейнике селенитов, я с большим усилием подавил желание крикнуть или как-нибудь иначе выразить свое чувство и крепко ухватился за носилки. Это продолжалось не больше трех минут, потом я овладел собою.

Сначала мы поднимались по спиральной дороге, затем – через анфиладу огромных, тщательно декорированных зал с куполообразными сводами. Аудиенция у Великого Лунария обставлена была, без сомнения, величественно. Каждая новая пещера, в которую мы вступали, казалась больше предшествовавшей и с более высокими сводами. Этот эффект усиливался облаками слабо фосфоресцирующего голубого фимиама, которые постепенно сгущались и окутывали туманом даже наиболее близкие фигуры. Мне казалось, что я непрерывно приближаюсь к чему-то огромному, туманному, нематериальному.

Я должен сознаться, что чувствовал себя неловко перед толпой селенитов. Я был не брит и не причесан: я не захватил с собой на Луну бритвы. Подбородок мой оброс густой бородой. На Земле я никогда не обращал внимания на свою наружность и следил только за чистотой тела; но в этих исключительных условиях, когда я, так сказать, являлся представителем целой планеты и земной расы и когда моя судьба зависела в значительной мере от привлекательности моей наружности, я многое дал бы за более изящный и достойный внешний вид. Я так глубоко верил, что Луна необитаема, что не принял решительно никаких мер предосторожности. На мне были фланелевая куртка, шаровары и чулки до колен, перепачканные лунной грязью туфли, а голову же я просунул в дыру одеяла (такое одеяние я ношу до сих пор). Острые колючки не способствовали украшению моей наружности, а когда я колыхался на носилках, на коленях моих брюк зияла большая дыра; мой правый чулок все время спадал. Мне было очень больно, что я так недостойно представляю все человечество, и я хотел было придумать что-нибудь необычное и импозантное. Но я ничего не мог придумать. Я сделал все, что можно было сделать из одеяла, а именно набросил его на плечи, как тогу, а затем старался держаться прямо на носилках.

Вообразите себе самый обширный зал, какой вам когда-либо приходилось видеть, отделанный синей с белым майоликой, освещенный голубоватым светом, кишащий волнующейся массой уродливых разнообразных существ металлического или светло-серого цвета. Вообразите, что зал заканчивается открытым сводчатым ходом, за которым открывается еще более обширный зал, за этим – третий и так далее. В конце же этой анфилады палат едва заметная, подымающаяся вверх лестница, напоминающая ступени Ara Coeli в Риме. Ступени этой лестницы при приближении казались все